После России - Страница 37

Наташа всё чаще задерживалась допоздна на работе, где, по её словам, чуть ли не каждый день случались корпоративные праздники и семинары с фуршетами. Всё чаще по выходным она уезжала на бесконечные тренинги и семинары, постоянно «моталась по командировкам» и могла вдруг сорваться и уехать на курорт «с девчонками». Михаил Сергеевич делал вид, что всему верит и покорно нянчился с ребёнком (когда маленькую Свету оставляли ему, а не бабушке с дедушкой). В день, когда Ельцин выступил со своим знаменитым «я устал, я ухожу», Михаил Сергеевич как раз сидел дома один, мрачно размышляя о том, как ему сделать предстоящий новогодний праздник менее тоскливым. Ехать к престарелым родителям и выслушивать их красноречивые вздохи было невыносимо. Наверное, из-за этого отвратительного ощущения себя рогоносцем, он и не обратил внимание, что в стране происходила очередная революция.

После нового года Наташа, вернувшаяся аж с Бали, наконец, положила конец неопределённости: тот самый друг «наконец развёлся со своей женой», и они «в ближайшее время поженятся, и Свету заберут». У друга, как выяснился, был коттедж, огромный джип, несколько магазинов и детей от прошлых браков. Так они и расстались… Он остался жить в ставшей совершенно запущенной без женского присутствия берлоге. После разрыва с Наташей Михаил Сергеевич сократил своё общение с противоположным полом до необходимого минимума, подводя под это своё настроение теоретическую базу самого широкого свойства - от похабных анекдотов и народных поговорок, до тщательно выбранных цитат из Ницше, книг Розанова, Вайнингера и Климова. Так в его мозгу возник образ любимой и ненавидимой шлюхи, нашедший в последствии любопытное воплощение.

Его коллеги умудрялись неплохо зарабатывать, преподавая и выступая, а он, по выражению одного коллеги, «не смог вовремя сориентироваться», поэтому жил скромно и тихо, во всяком случае, внешне. Внутренняя, как тогда модно было говорить, духовная его жизнь, была чрезвычайно бурной и иногда он даже начинал бояться, что просто сходит с ума.

Обилие свободного времени при отсутствии личной жизни склонило его к усиленным размышлениям о судьбах Родины, коим он и предавался с каким-то даже остервенением, заполняя картонные папки отбитыми на старенькой «Башкирии» статьями и заметками.

В какой-то момент он открыл для себя Интернет и с головой ушёл в бесконечные сетевые дискуссии. Потом завёл свой сайт, где вывешивал многостраничные статьи по различным актуальным (или казавшимися ему таковыми) темам. У него даже образовался достаточно широкий, по меркам тогдашнего Рунета, круг читателей и почитателей. Стилистически Михаил Сергеевич был блистателен: определения давал хлёсткие, мысли высказывал неожиданные и парадоксальные, язвил и подвернувшихся под руку оппонентов разносил в труху. Разносы удавались ему лучше всего: уж если он за кого-нибудь брался, то обычно критиковал несчастного подробно, многословно, с цитатами и ссылками, но с такой уничтожающей издёвкой, что несколько раз его грозились побить и только географическая удалённость от оппонентов спасала его от возможных травм и физических унижений.

Никаких денег всё это не приносило, зато доставляло массу удовольствия и придавало совершенно никчемной жизни Михаила Сергеевича видимость смысла, а самому ему дарило ощущение востребованности. Говоря прямо, никакой положительной программы у Михаила Сергеевича никогда не было. Сначала он возненавидел капитализм и довольно долго метался между социал-демократией, неомарксизмом и национал-коммунизмом, с разных сторон нападая на ненавистный строй, который кое-кому даёт возможность иметь коттеджи и чужих жен, а кому-то - шиш с маслом. В итоге он пришёл к какому-то антиэкономическому мышлению, главной аксиомой которого была горячая неприязнь к капитализму, при полном отсутствии какой-либо конструктивной экономической программы.

С другой стороны, преподавая русскую философию, он неизбежно размышлял о судьбах России и постепенно прошёлся по всем возможным и невозможным мировоззрениям - от просвещённой, хотя и нудной, бердяевщины, через православие самых разных оттенков, через асфальтное язычество к неонацистской мистике и потому уже к какому-то язвительному и всеотрицающему нигилизму, впрочем, драпирующемуся в патриотические одежды. Читатели растаскивали хлёсткое многословие Михаила Сергеевича по своим сайтам и блогам, находя что-то своё и почитая его любопытным мыслителем. Но сам он толком не знал, чего же он в конце-то концов хочет, и куда бы хотел повести Россию, если бы ему дали (что уж греха таить, иногда перед мутноватым зеркалом в мрачном своём коридоре принимал он величественные позы, представляя себя всероссийским фюрером).

В процессе этих размышлений он отрастил бороду, которая удачно дополнила лысину, поселившуюся на голове ещё в православный период. После ухода от православия он позволил себе некий эпатаж - побрился на лысо (проплешина приобрела изрядные размеры и стала уж совсем невыносимой), отчего стал похож на Шандора Ла Вея. Да, было и такое, несколько месяцев Жабреев с упоением предавался интеллектуальному сатанизму и, находясь в подобном состоянии духа, даже написал эссе «Правда Сатаны». Впрочем, длилось это помутнение духа недолго и было больше внутренним процессом, так как по своему обыкновению, от чётких выводов Михаил Сергеевич уклонялся и читатели мало что поняли из туманных речений…Но главное, в нём зрела какая-то глухая неприязнь к России и всему русскому. Он давил в себе это чувство, но оно лезло изо всех щелей. Его это удивляло и пугало, ведь себя самого он видел в туманной перспективе духовным наставником нации. Но, с другой стороны, русофобская бездна манила его, влекла в мрачные глубины мазохизма и самоотрицания. Он ненавидел Россию за то, что она недостаточно православна. С другой стороны, само православие казалось ему пугающим и антирусским, «жидовским». И поэтому он ненавидел Россию за то, что она слишком полюбила своё это самое православие. Опять-таки, антисемитизм тоже казался ему каким-то ущербным (запоздалый привет от Бердяева!) и эта цепочка размышлений снова приводила его к необходимости признать Россию уродливым монстром. Короче говоря, со всех сторон выходило, что Россия никуда не годится, и с ней надо что-то делать. Как-то ночью, колотя по клавишам и набивая своё очередное эссе, Жабреев вдруг осознал, что на самом деле он просто не понимает России, и что Россия для него - как ушедшая жена: непостижимая, притягательная, но совершенно равнодушная к нему шлюха. Мрачно улыбнувшись своему прозрению, он решил не загружаться и привычно уклониться от ненужных читателям признаний, но таким образом обрёл в глубинах своего нигилизма некую струну, которая явственно зазвучала и наполнила смыслом всё, ранее написанное.