После России - Страница 21

…Так случилось, что отца своего Сева совершенно не помнил: его мать была чрезвычайно шустрой девушкой и как-то между делом оказалась «в интересном положении». Уж по какой причине она сохранила ребёнка - осталось тайной. Тем не менее, оправившись от родов и пристроив Севу у бабушки, она продолжила вести прежний образ жизни и в итоге оказалась женой одного местного олигарха средних размеров. В браке она родила ещё двоих детей. Сначала они переехали жить в Москву, а потом, перед самым кризисом - в Америку, где с тех пор и проживали. Сева сначала рос с бабушкой, а после её смерти остался один. Мать изредка ему звонила и иногда даже присылала немного денег, на чём их контакты и исчерпывались. Политикой он стал заниматься года три назад, забросив университет. Причин тому было две - финансовые трудности и общая бессмысленность пребывания в студенческом звании. Изучал он историю Рима, и в какой-то момент решил, что изучать историю каких-то давно вымерших народов, игнорируя происходящее вокруг - занятие глупое и неблагодарное. С такими мыслями он и попал в политическую журналистику - желал описывать историю современности.

Современность оказалась мелкой и суетливой. Тем не менее, он быстро сделал хорошую карьеру. В отличии от своих более зрелых коллег, он совершено не помнил Федерацию и потому писал об уральской политике без туманных аллюзий и полунамёков, воспринимая действующих лиц такими, какими они ему были представлены.

Конечно, будь он чуть постарше, он бы зафиксировал, как в какой-то момент рухнул мир, в котором он родился. Но в те годы на глазах меняющаяся реальность его совершенно не занимала. Его бабушка была учителем истории в средней школе, и по привычке, она больше интересовалась далёким прошлым.

Поэтому для Севы новый учебник по курсу современной истории Урала казался просто новым, потому что старого он не проходил никогда и даже в глаза не видел. И когда, во время летних каникул, он отрабатывал трудовую практику и грузил в самосвал старые учебники, ему даже не пришло в голову оставить один на память. А зря! Его коллега и сверстник Валера Горячев сохранил один и когда уже интересующийся политикой Сева листал его, он, конечно, был изумлён. Вопреки тому, что говорили в школе и по телепанелям, ничего страшного и ужасного в существовании России как бы и не было. Потом он как-то читал газеты последних предкризисных месяцев и даже лет. Ничего! Никаких даже предчувствий! Жила страна, жила-жила, а потом умерла. Осталась только на старых картах. Да и то! В старых энциклопедиях и атласах, которые ему попадались в букинистических магазинах и на развалах, где нищие пенсионеры пытались продать свои ставшие ненужными «богатства» чаще можно было обнаружить СССР. А Россия… Она как-то потерялась, будто и не было её никогда. Точнее была когда-то очень давно, при царях. Потом долго-долго был великий и уже почти полузабытый СССР, а потом мелькнула какая-то невнятная, странная, постоянно меняющаяся и, казалось, стыдящаяся самой себя, Россия.

Силясь расширить свои познания о недалёком прошлом, Сева при случае не упускал возможность почитать какую-нибудь старую советскую или российскую книгу, пытаясь её понять. Честно сказать, временами это было довольно неловкое и непривычное занятие: пожелтевшие страницы, покрытые цветастым многословием ещё можно было вынести, но вот душевные терзания и проблемы персонажей из советского прошлого были временами непонятнее, чем самые забористые пассажи мистической прозы современных вьетнамских писателей.

С российской предкризисной прозой было проще, но некоторые бытовые детали и ходы мысли откровенно озадачивали. Особенно загадочным казался Пелевин: стоило автору уйти от метафизических рассуждений, как Сева уже не мог понять, на что он намекал и что хотел сказать. Иногда он просто впадал в отчаяние. Пелевина, между прочим, Севе подсунул его сосед, спившийся субъект Юрий Павлович. Подсунул, пьяно хихикая и восторгаясь «глубиной пелевинской прозы». Даже утверждал, что «ему удалось поймать что-то неуловимое, что было в той России».

Этот самый Юрий Павлович обычно представлялся «жертвой путинского режима». Свой статус он аргументировал общей нищетой и двумя несчастными детьми, которых он со своей покойной супружницей Вероникой родили в угаре обещанных Путиным «материнских» денег. На момент начала раздачи денег у них уже была старшая девочка Оля, но супруги решили получить обещанное и зачали ещё и Петечку. Естественно, никаких денег на руки они так и не получили: пока истекали положенные три года, ни Путина, ни тех, кто был бы готов отвечать за данные некогда обещания, на горизонте уже не было. Сам Юрий Павлович работал в некоей конторе клерком, как и его супруга. С началом кризиса экономики они разом остались без работы, и, как скоро выяснилось, без всего. За несколько лет они безобразно обнищали и начали попивать. Вероника тяжелее мужа пережила утрату всех перспектив и ориентиров в жизни, даже слегка повредилась умом. Сева застал её уже в тяжёлом состоянии, спившуюся и несчастную. Юрий же Павлович находил себе какие-то случайные приработки, периодически демонстрируя соседям атавизмы отцовских чувств к детям. Впрочем, дети давно уже жили своей тяжёлой и страшной жизнью: Оля работала проституткой, и были все основания полагать, что и брат её промышляет примерно тем же. Сева старался не думать про ужасы и для успокоения совести иногда давал соседу денег. Юрий Павлович чувствовал себя обязанным как-то отблагодарить соседа, и не мог придумать ничего лучше, чем навещать Севу. Обычно эти визиты сводились к пространным беседам на тему: «просрали сволочи Россию, и как теперь жить - не понятно». Иногда приносил какие-то книги, оставшиеся со времён офисной карьеры. Именно так в руках Севы оказался вышеупомянутый Пелевин. Сева внимательно изучил разрекламированную книгу, мучительно пытаясь найти там что-то о той России, но кроме неясных намёков и непонятных шуток ничего про Россию не находил, ну разве что запала ему в душу фраза про то, что «заговор против России несомненно существует, и в нём участвует всё взрослое население». Другие докризисные книги, вроде «легендарной» Робски, повергали в уныние: эта самая Робски вообще казалось чем-то неуместным - страна стояла на пороге жесточайшего кризиса, а огромными тиражами выходили удивительные по своей бездумности и банальности невесёлые похождения бесящихся с жиру тёток.